Эмиль Офин - Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]
— Ужо за тобой приду, Надежда-а!..
— Пойдемте же в тепло, — спохватился Горшков. Он поспешно подошел к Надиной машине. — Позвольте, я сам… И на место поставлю и воду выпущу. Не беспокойтесь…
Готовность услужить и волнение в голосе напомнили Наде их первую встречу; ей подумалось, что и теперь он ждет ее помощи, так же как тогда, на пустынной степной дороге.
— Надя… — Он торопливо порылся в карманах, потом виновато притронулся к рукаву ее полушубка. Но тут прдошел Сережа. Горшков смешался. — Вот… Мы с ним вместе живем… Он вам все покажет.
Надя молча пошла за Сережей.
Тот первым забежал в конторку. Пинком ноги загнал под топчан узел с грязным бельем, сорвал с веревочки около печи портянки и сунул их под подушку.
Вошла Надя. Потянула носом воздух, огляделась.
Сережа выложил на стол две банки кабачков, воблу, головку чесноку. Одной рукой схватился за котелок, другой — придвинул табурет.
— Садитесь…
Но Надя, вместо того чтобы сесть, встала на табурет и, вынув из кармана ветошь, вытерла лампочку. Потом отряхнула крошки самосада со смятых одеял, ногой сгребла в угол обрывки газет и путевых листков на полу.
— Подай веник. А котелок оставь. Его песком чистить надо.
Она положила полушубок и шапку на топчан. Сережа принес из бокса метлу, смущенно пробормотал:
— Да я бы сам, елки-палки… Но Надя оборвала его:
— Беги, пока Константин не выпустил воду из радиатора. Пусть сольет в ведро, и ведро принеси мне. Да скажи, чтоб подождал заходить сюда.
18
Чай пили нехотя. Надя уже поела в бараке у Ольги, Горшков сидел на топчане, опираясь локтем о стол и прикрыв ладонью глаза. Со двора доносился ровный гул — это Обрезков прогревал двигатель перед выездом в дальний рейс. Молчание действовало на Сережу. Он искоса поглядывал на Горшкова и Надю, сопел над своей кружкой, обжигался.
Его выручил телефонный звонок: Примак требовал эмку.
Сережа торопливо снял с гвоздя ватник. Неловко ступая на носках по вымытому полу, вышел. Через минуту в темном боксе заворчал мотор, хлопнули ворота. Горшков пошарил под подушкой, вытащил скомканные портянки, изумленно посмотрел на них, потом неловко бросил под топчан. Вновь сунул руку под подушку и на этот раз вытащил кисет. Путаясь в тесемках, стал развязывать его.
— Вот, Надя… тут ваши деньги. Я так вам благодарен…
Надя сидела со скрещенными на груди руками и молчала.
— Я не обманывал вас и Тимошу. И не струсил. Действительно, хотел уйти на фронт, но Примак не отпустил. Так получилось…
Наде ни о чем не хотелось говорить. Она смотрела, как Горшков скручивает цигарку. Обрывок газеты дрожал в его руке, махорка сыпалась на пол… Согреть бы воды, отмыть бы эти с виду не сильные, но такие умные руки, перевязать ссадины, а потом положить растрепанную голову этого человека к себе на колени.
В темном боксе загрохотали по бетону подковки сапог, раздался сердитый шепот. В конторку вбежала Ольга — меховая шапка сбита на ухо, русые вол-осы растрепаны. За ней, пригнув голову, боком протиснулся в дверь Тимка; на его щеке красовалась царапина.
Надя недовольно сказала: — Вовсе покалечишь ты мне работника, Ольга.
Тимка счастливо улыбнулся:
— Ничего, стерплю.
Горшков, отвернувшись от света, сосредоточенно наматывал на указательный палец кусок попавшейся под Руку медной проволоки и сильно дымил цигаркой.
Надя подняла глаза на лампочку, сняла с плеч свою синюю косынку и помахала ею в воздухе.
— Хоть топор вешай. Как в таком дыму спать будете? А ну, идите все на волю, я здесь проветрю… Оставь, Костя, эту проволоку… — Выпроводив из конторки Ольгу и мужчин, она открыла форточку.
Все гуськом прошли через темный бокс. На дворе по-прежнему шел снег. Но теперь он был тяжелый и липкий. Ветер дул мягко, порывами. Вышла из конторки и Надя, в полушубке и шапке. Взяла Горшкова за руку:
— Пойдем, проводишь.
Тимка крутнул носом, набрал полную грудь воздуха.
— Растает к утру, поди. Чем в меня кидать станешь, Ольгушка?
— Поленом, — отозвалась сердито повариха.
За воротами было пустынно и темно, только невдалеке сквозь пелену падающего снега светились окна жилого барака да, мигая, раскачивался фонарь у проходной будки комбината. Там на столбе висел репродуктор, женский голос пел под баян:
И умолк мой ямщик, а дорога Предо мной далека, далека…
Тимка с Ольгой притихли, перестали кидаться снежками и шли впереди, как на деревенской гулянке, обняв друг дружку за плечи.
Надя сжала руку Горшкова:
— Мне Ольга все рассказала: и про прицепы и про моторы, что ты на свалке добыл. Ей теперь дрова и продукты в столовую к сроку привозят. А случалось, говорит, люди без обеда оставались, когда порожняк под погрузку ставили.
Они подошли к бараку. Ольга и Тимка ждали их на крыльце. Стали прощаться.
Горшков, ничего не сказав, торопливо сунул в руку Наде деньги и сам зажал ее пальцы; он не видел, какие были у Нади глаза.
Возвращаясь в гараж, Тимка то насвистывал что-то веселое, то, щелкая языком, ловил ртом снежинки. Горшков шел, опустив голову. Неожиданно он спросил:
— Ваш совхоз от Петропавловска далеко?
— Да нет. На тракту же он. Мы на базар туда ездим, за час добираемся.
Горшков торопливо полез в карман: — Я попрошу вас, Тимоша, когда поедете… Вот деньги. Там на Барнаульской улице есть детдом… Тимка повернул голову:
— Это с зелеными-то ставнями? Горшков остановился:
— Вы знаете его?
— Я-то?.. — Тимка замялся. — Ты спроси у хозяйки. Она туда заходила, пимы детские, да рукавички, да еще кой-чего носила. А я при машине оставался…
Он не договорил: Горшков уже бежал назад к бараку.
Ольга стаскивала через голову платье, когда внезапно распахнулась дверь. Девушка взвизгнула, прыгнула в постель и натянула одеяло до подбородка. Надя, в расстегнутой кофте, босая, стояла на половике посреди комнаты. Она не пошевелилась, только ее пальцы, переплетавшие косу, замерли.
Горшков подошел к ней, медленно стянул с головы шапку:
— Вы были у моей дочки в Петропавловске… Вы сделали для меня… — голос его прервался.
Надя попятилась, запахнула кофточку.
— Притвори дверь. Не лето ведь… И если что делала, то не для тебя, а для себя. Разве я знала, что скоро встретимся?
Горшков быстро нагнулся и дрожащими губами прижался к ее руке.
— Ты что… что… — пробормотала Надя. Она выдернула руку и как-то удивленно посмотрела на нее, загрубевшую от руля и бензина.
Горшков стоял, комкая в руках шапку. За его спиной поднялась, кутаясь в одеяло, Ольга и тихо затворила дверь.
— Она здорова, и всё у неё есть, — уже обычным голосом сказала Надя. — Ну, иди. Отдыхай.
V Горшков медленно вышел. Надя осталась стоять, машинально перебирая косу. Ольга удивленно спросила:
— Чего парня мучаешь, Надежда? Цены ты ему не знаешь.
— Поздно уже. Давай спать, — сказала Надя.
В темной конторке Горшков ощупью нашел свой топчан, он был свободен. Сережа и Тимка устроились на втором. Утомленные работой и дорогой, они спали крепко.
Горшков снял ватник, разулся и лег на топчан поверх одеяла. Он тоже устал сегодня: заканчивал сборку двигателя к последнему, четвертому, грузовику, с семи утра, не отходя, притирал клапаны. Двенадцать клапанов — шесть часов, шесть коротких перекуров после каждой притертой пары — так учил когда-то дядя Вася, шофер усатого комиссара Николаева.
Мысли стали путаться: лицо дочки сливалось с лицом Нади. Он ничего не успел спросить, как все это было… В конторке царила странная тишина, чего-то привычного не хватало, и это мешало уснуть. Горшков приподнялся на локте, понял: остановились ходики. Он встал, одной рукой повернул выключатель, а другой машинально прикрыл глаза. Конторка осветилась мягким, спокойным светом: лампочка была завешена синей Надиной косынкой, натянутой на медную проволоку.
Горшков потрогал косынку — она была теплая от лампочки; потом лег, забыв завести ходики.
19
Утром Примак увидел в гараже чужую машину. Укрытая брезентом, она стояла возле забора рядом с еще не отремонтированным последним грузовиком. Пока Сережа выгонял из бокса эмку, лейтенант поднял брезент.
— Хороша! И резина почти новая. Кто такие?
— Знакомые" дяди-Костины, — объяснил Сережа. — Вчера приехали. Шофер Надежда Степановна и грузчик.
— И грузчик?.. — Примак щелкнул пальцами, потеребил усы. — И надолго сюда?
— Да застрянут на день. Им тут с завода надо получить груз, а он еще не готоз. Парниковые рамы для совхоза, что ли.
— Не готов? Так… — Лейтенант зажмурил один глаз, соображая что-то. — А ну, пока отставим ехать.
В конторке топилась печь. Стол был выдвинут на середину и накрыт чистыми газетами. Мужчины, устроившись на топчанах, пили чай. Надя с полотенцем через плечо сидела на единственном табурете. Широко расставленными пальцами правой руки она держала блюдце. Лицо ее раскраснелось.
